Эксклюзивное интервью Алексей Парамонов Директор клиники «Рассвет»
Частная клиника «Рассвет» открылась на Красной Пресне менее года назад. Но сразу стала заметной на медицинском рынке – благодаря четкому позиционированию себя в качестве лечебного учреждения, опирающего на принципы доказательной медицины в противовес эмпирической.
Проект был задуман группой врачей-единомышленников, которые шли к его реализации не один год. «Познакомившись когда-то в сети, заработав безупречную репутацию в клинической практике, мы бережно создавали физическую сеть взаимодействия — работая в разных клиниках, направляли пациентов друг другу, иногда в другие города и другие страны, потому что знали, что коллега-единомышленник гарантирует столь же высокий уровень медицинской помощи, которую ты гарантируешь сам.
В 2016 году мы решили собраться под одной крышей, создав клинику, где принципы доказательной медицины не оспариваются, а пациент может получить помощь, как в любой развитой стране мира. Так появился «Рассвет», – вспоминает директор новой клиники Алексей Парамонов. В интервью нашему изданию Алексей Дмитриевич рассказывает о причинах, подтолкнувших его к созданию клиники в таком формате и о принципах, на которых держится индивидуальность «Рассвета».
Расскажите о вашем пути к «Рассвету»?
Начал свою профессиональную деятельность в больнице на Мичуринском проспекте столицы (после ординатуры в Клинике нефрологии, внутренних и профболезней им. Е.М. Тареева). Сначала это был госпиталь Главмосстроя, а потом – клиническая больница № 3 Управления по делам мэра и правительства Москвы. Руководил там гастроэнтерологическим отделением.
По большей части, пациентами этой клиники были пожилые люди, получавшие лечение по полису ОМС, и когда ее собственником стала компания «Медси», старики оказались не самой перспективной с финансовой точки зрения категорией клиентов. Правда, больница еще проработала в 2013-2014 годах, благодаря сопротивлению врачебного коллектива ее закрытию.
В 2015-м я ушел в ГУП «Медицинский центр», где возглавил вновь созданную поликлинику, куда приглашал на работу врачей-«сопротивленцев», иногда целыми отделениями. Перед нами стояла задача сохранить старых пациентов, ветеранов госслужбы, создав для них тот уровень комфорта, к которому они привыкли. Честно говоря, я к тому времени в государственной медицине просто затосковал.
Возможно, дело было в пожилых пациентах?
Причем тут возраст? Пациент есть пациент, но бюрократический прессинг в госмедицине слишком велик: мы производили очень много бумаг в единицу времени, а я все-таки неплохой врач и не очень хороший бюрократ. Короче, решил уйти. Какое-то время проработал в сети клиник «Добромед», а потом организовал свое дело.
Дело в том, что мне всегда приходилось совмещать лечебную работу и управленческую. Практически сразу по окончании ординатуры я стал заведующим отделением, и потом мои функции всё время расширялись. В больнице на Мичуринском возглавил коммерческую службу: лечил, был заведующим отделением и одновременно директором лечебно-диагностического центра, где оказывали платные услуги.
Знаний не хватало, пришлось окончить Академию госслужбы при Президенте РФ и программу MBA в МИРБИС. Там, кстати, я подружился с Евгением Бойченко, который сегодня является соучредителем клиники «Рассвет» и руководителем всего нашего продвижения.
Поначалу я задумал небольшую многопрофильную клинику: у меня не было больших амбиций, планировал сделать медцентр на 300 квадратных метров где-нибудь на окраине Москвы – с одним ультразвуком и коворкингом хороших врачей-терапевтов. Но в процессе общения со своими друзьями-медиками, желающих влиться в наш коллектив становилось все больше и больше, а пришедшие стали говорить, что им неудобно ездить на окраину. В результате мы несколько раз меняли конфигурацию проекта – и закончилось все это тем, что теперь у нас клиника на 1600 кв. м на Красной Пресне.
Вы так всегда и во всем слушаетесь врачей?
Я во всем отталкивался от их мнения. Именно врач – основная ценность клиники. Стены-то мы арендуем где угодно, а высококвалифицированный доктор – это уникальное преимущество, и я старался использовать их мнение по полной программе: советовался по конфигурации клиники, по планировке, по закупкам оборудования. Отделения создавались под конкретных врачей. Например, одними из первых, кого я пригласил, были педиатр Наталья Васильева (сейчас она главный врач нашей детской клиники) и Вячеслав Бабин (медицинский директор «Рассвета»).
Нет, я, конечно, рассчитывал рентабельность учреждения – ответственность перед инвесторами никуда не исчезает. Но когда идешь от пожеланий врачей, то ты знаешь, что создаешь не просто дорогую игрушку, а то, что будет реально использоваться.
Но наверняка были нереальные пожелания?
Несомненно, все врачи, включая меня, хотят больше, чем возможно, но мы искали компромиссы. Некоторые доктора сами вели переговоры с поставщиками, и им делали конфигурацию техники такую, чтобы в ней были нужные компоненты, а ненужные удалялись, и это в итоге серьезно удешевляло прибор.
Клинике нашей нет еще и года, но ее коллектив формировался, можно сказать, еще с 2000-го, когда в интернете появилось сообщество врачей на базе «Русского медицинского сервера». Сначала доктора стихийно объединялись вокруг возникшего в 1999-м личного блога одного белорусского гинеколога, и постепенно в сообщество вошло много хороших специалистов со всех уголков страны, а также эмигрантов. Получился в итоге самый мощный ресурс по доказательной медицине в России.
Сегодня «Рассвет» – это амбулаторная пятиэтажная поликлиника, в основе работы которой лежат принципы доказательной медицины. Мы клиника с особыми ценностями.
Это что ж за «бриллианты»?
У нас нет дорогостоящей тяжелой техники, нет никаких уникальных приборов – все сделано, как и в других качественных амбулаторных центрах. Главная наша ценность – уникальные врачи, к которым пациенты едут через всю страну и из других стран – за последним мнением.
Получается, с доказательной медициной у нас реально не все так хорошо? Хотя, казалось бы, какой еще может быть медицина?
Я очень сомневаюсь, что кто-то еще, кроме вас, так считает. Когда мы затеяли эту историю, то проводили фокус-группы, где умные образованные люди даже не знали этого словосочетания. До сих пор на медицинском рынке на нас смотрят как на белых ворон, поскольку лечить пациента, исходя из его потребностей, – это некоммерческий подход. Мы видим себя проводником и популяризатором доказательной медицины мирового уровня, но делать все по международным стандартам – значит зачастую снижать средний чек. Поэтому клиник, которые не просто называют себя «центрами доказательной медицины», а реально этих принципов придерживаются, мне в Москве известно всего четыре.
И как при таком подходе быть с рентабельностью проекта?
Я проводил сравнительный анализ: смотрел, что в среднем в Москве назначают, например, при хронической диарее. Довольно часто это бесполезные анализы – на дисбактериоз или на всякие непонятные вирусы. Рядом я выписывал, что, согласно big data, может нас привести к спорному диагнозу. В среднем оказывалось, что объем назначений «от потолка» и по принципу доказательности мало отличались по стоимости, но вот результат был совершенно иным: обоснованные назначения приводили к точному диагнозу. Увы, у многих коллег такой задачи не стоит – им важнее назначить 10 ненужных анализов и получить свой «средний чек».
Мы же не допускаем конфликта интересов у врачей: мы не платим за назначение, и доктору не интересно назначать лишнее – он назначает то, что необходимо и что делегирует ему совесть и корпоративная культура.
Вообще, доказательная медицина – это проверенные математикой, современными статистическими методами принципы диагностики и лечения, их влияние на конечные точки: живет ли человек дольше или не живет после конкретных медицинских манипуляций? Это методологический аппарат современной медицины и другой применяться не может.
Как концепция доказательной медицины согласуется с персонализированной медициной, о которой сейчас много говорят?
Тут нет противоречия. Доказать эффективность метода можно не только на больших популяциях, но и на маленьких группах, с учетом каких-то генетических особенностей, например. Персонализированная медицина пока находится в зачаточном состоянии, но кое-где успехи уже достигнуты – например, в таргетной терапии некоторых злокачественных опухолей. Врач ведь каждый раз в своей практике лечит одного конкретного пациента, а не когорту одинаковых больных. Одинаковых вообще не бывает – их, конечно, стандартизируют разными способами, проводя двойные слепые рандомизированные исследования, но каждый пациент неповторим.
Поскольку мы изначально считаем себя современными врачами с широким кругозором, пациентоориентированность для нас естественна: мы вовлекаем человека в принятие совместного решения с врачом. Кстати, наши доктора очень любят рисовать графики и сравнительные таблицы эффективности методов лечения для своих больных, которые вправе получить полную информацию о своем здоровье.
Главное понять, что в доказательной медицине не может быть такого, что какой-то «академик-эксперт» противопоставляет свое мнение результатам исследований и считает себя истиной в последней инстанции. Кстати, сегодня иные академики знают об исследованиях гораздо меньше, чем ординаторы. Правда, молодые в большинстве случаев все же слушают профессоров, которые сами, может, ни одной книжки не прочли с прошлого века. Таких ведомых докторов очень много, но не в нашей клинике.
И все же к вам едут со всей страны именно за экспертным мнением?
Да, мы сформировали спрос на доказательную медицину у так называемого доказательного пациента – это небольшой процент людей, которые знают, что это такое, и понимают, что врач в их городе не в состоянии разобраться с его проблемой. Они начинают изучать медицинские справочники, читать статьи на Pubmed, и именно эти люди формируют спрос на доказательную медицину и находят нас.
Я, например, ежедневно принимаю пациентов из недалеких от Москвы городов (это заурядная история), чуть реже – с Дальнего Востока, а вчера вот прилетали наши бывшие эмигранты из Германии. Пациенты приезжают сюда, чтобы получить помощь, и мы даем врачу время: прием длится от 40 минут до часа – есть время разобраться, что с пациентом. Обычно все исследования у человека уже не раз сделаны, он приезжает к нам, как правило, с огромной пачкой анализов и не хватает обычно только одного -осмысления результатов этих исследований. Наш пациент главным образом – больной без диагноза: человек ходит много лет по врачам, ему плохо, но никто не говорит, что с ним. И если нам не удается поставить диагноз, мы воспринимаем это как личное поражение. Такое, слава Богу, редко случается. Мы берёмся за самые «сложные случаи», а их решение требует от врача осмысления всей известной информации.
Делать пациента соратником в борьбе с его болезнью – еще одна «особая ценность», непривычная для российской медицины. С врачом ведь спорить нельзя!
А наши пациенты всегда ориентируются на врача и еще до приема все о нем стараются разузнать: находят его публикации, читают отзывы в интернете. Потом мы честно рассказываем человеку, что с ним происходит, каковы его риски и как эти риски снизить. Например, мы не лечим рак, но если мы выявляем у человека опухоль, то выстраиваем ему дальнейший маршрут. Пациенты потом приходят – уже после операции и химиотерапии – и благодарят нас.
Кстати, мы решили не заявлять больше громко, что мы исповедуем принципы доказательной медицины, потому что, вы правы, другой быть не должно: медицина должна быть качественной или никакой. И мы хотим дать российскому рынку понять, что доказательная медицина и качественная – это синонимы.
Надеюсь, у нас получится. С тех пор, как мы появились на медицинском рынке Москвы, многое изменилось во врачебном сообществе столицы в отношении к доказательной медицине, есть даже такие, кто копирует наше поведение. А мы не против: мы не хотим быть уникальной клиникой среди болота, наоборот, объединяемся с другими, узко специализированными – в области неврологии, психиатрии, инфекционных болезней. И тесно с коллегами работаем, чтобы сдвинуть горизонт, просвещая и докторов, и их пациентов.
Ольга Островская
